Об отличиях сказаний от сказок (на примере литовского фольклора).Об отличиях сказаний от сказок (на примере литовского фольклора).
"Мифологические сказания - популярнейший несказочный жанр литовского фольклора, сохранившийся в памяти народа и в наши дни. Каждый год все еще записывают по несколько сот, а иногда и тысяч вариантов мифологических сказаний, а всего собрано около 25000 (между тем как этиологических сказаний только 3500, легенд - 4500 вариантов). Популярность этих произведений предопределена не только их художественностью, но и самой природой сказаний, их специфическими связями с народным мировоззрением и верованиями. Сказания открывают перед слушателями необыкновенный мир мифологии, сохранивший до наших дней свой устрашающий облик и примитивность.
... Человек совершает поступки, запрещенные установившейся мифической традицией: стирает после захода солнца, путешествует ночью, смотрит между скрещенными ушами воющей собаки, и поэтому встречается с существами иного, мифического мира - лаумами, вяльнясами, мертвецами.
Так чаще всего начинается сказание.
Рассказчик сказаний не улыбается с хитрецой, как сказочник-старичок, он серьезен, сосредоточен, немного неспокоен. И впрямь не до смеха, ведь "это не сказка, а доподлинный случай". Именно так характеризуют сказания большинство людей, передающих их. Верят, что события, о которых говорится в сказаниях, действительно происходили с соседями, знакомыми или людьми, живущими вдалеке. И рассказывали об этих случаях, желая не только заинтересовать слушателей, но и научить, как надо себя вести, встретившись с существами иного, сверхъестественного мира, познакомить с обитателями того света и их прихотями. Эта познавательная функция мифологических сказаний, предопределившая их возникновение и формирование, существенно повлияла на их художественную ткань, на соотношение с описываемой реальностью и в то же время на их специфическое воздействие на слушателя и читателя.
В сказках подлинные жизненные явления преображаются столь фантастически, что все кажется таким необыкновенным и чудесным, как никогда не бывает на самом деле. А в сказаниях действительность преображается в соответствии с законами реальной жизни. В сказаниях нет традиционных сказочных формул зачина и концовки, строго отделяющих художественный образ от действительности. Сказание начинается просто, повседневно, так, словно в художественное изображение перенесен вырезанный произвольно лоскуток жизни.
"Было у бабы очень много льна. Пряла она, пряла, приустала прявши, а льна все еще много..." - так начинается сказание "Дейвы пряхи". И интонация повествования, и речь повседневны, взяты из потока живой, информативной речи. Читатель верит жизненности изображения, и тем сильнее чувствует он удивление, испуг, даже ужас, когда видит в обыденной реальности фантастические, необычного вида существа. Тем более что существа эти активные, грозные, угрожающие даже жизни человека. Предчувствие несчастья возникает в упомянутом сказании "Дейвы пряхи" тогда, когда женщина совершает необдуманный поступок: приглашает дейв (лаум) прясть лен, недостаточно хорошо зная все их прихоти. Наибольшее напряжение действия - поединок человека и мифического существа. Сами же рассказчики почти всегда уверены, что они повествуют о подлинных событиях, а не пересказывают кем-то давно сложенные, известные по всей Литве, а нередко и за ее пределами произведения.
Несложное действие мифологических сказаний, то есть столкновение человека с мифическим существом, происходит не в "другом царстве", как в сказке, а тут же, в обстановке, окружающей слушателя и рассказчика: в избе, у реки, в лесу, в поле, в сарае. И происходит это не в неопределенном исторически времени, как в сказке, не при возникновении этого мира, как в этиологических сказаниях, и не в далеком историческом прошлом, как в преданиях, а совсем недавно: вчера, позавчера, в прошлом году. Даже тогда, когда говорится, что это случилось "однажды", "очень давно", мы понимаем, что это не такое уж далекое время, если оно на памяти людей.
Хотя место и время действия мифологического сказания правдоподобны, географически и исторически очерчены, они все же несколько необычны. Человек чаще всего встречает мифические существа в нежилых местах: в лесах, у рек, недалеко от кладбищ, в сарае, стоящем поодаль от усадьбы. Встречает поздно вечером, ночью. Это также укрепляет иллюзию подлинности: человек встречает мифические существа именно там, где, как люди верят, эти существа живут, и в такое время, когда они чаще всего показываются. Место и время действия усиливают чудовищность, необыкновенность происходящего в повествовании и тем самым делают сказания притягательнее и популярнее.
Действующие лица мифологических сказаний также правдоподобны: они такие, какими представляли их творцы и рассказчики сказаний. Люди в сказаниях - простые крестьяне, хозяева и хозяйки, работники, работницы, пастухи. Они не типизированы так определенно, как герои сказок, где всегда два брата умные, а третий - дурак, где обиженная сирота непременно хорошая, а мачеха - плохая. В сказаниях так: в одном тексте герой богатый, в другом герой близок к первому типически, но он бедный; в одном сказании герой щедрый, в другом - скупой; в одном - смелый, в другом - трусливый; в одном сказании герой знает, как надо вести себя, встретив мифическое существо, в другом - не знает. Но симпатия народа в сказаниях всегда на стороне небогатого, скромного, разумного человека. В сказках человек путешествует по миру, встречается с препятствиями и преодолевает их. А в сказаниях он живет в своей обыденной обстановке, однако живет, внимательно приглядываясь к окружающему, настороженно прислушиваясь. Встретившись с мифическими существами, человек никогда не остается безучастным, он испытывает либо страх, либо изумление, иногда теряет разум, заболевает и даже умирает. Эти сильные чувства, только благодаря которым и раскрывается человек в сказаниях, придают сказаниям лирический характер. Сам по себе человек в сказаниях не ярок, его заслоняет изображение мифического существа.
Совсем другое дело - мифические существа. В мифологических сказаниях они представлены детально, почти скрупулезно, со всей устрашающей величественностью (а иногда - повседневно и просто). Простые крестьянские лаумы, их большеголовые, пучеглазые дети, бесстрастный охотник Перкунас, айтварасы, парящие в небесах и искрящиеся огнем, и земные колдуны, и необыкновенный, многоликий вяльняс - все они, ярко освещенные, являются нашему взору, словно застыв на мгновение, оставаясь в то же время таинственными и неосязаемыми. Иногда даже целое сказание посвящается описанию их облика.
В мифологических сказаниях исчерпывающе отображается поведение мифических существ. Лаумы стирают в озерах свои ткани, которым нет конца, прядут и ткут, одаривают, губят, обменивают детей; лаймы наделяют новорожденных грядущим; айтварасы носят своим попечителям похищенное зерно, деньги и молочные продукты; раганы вредят людям, животным и всей природе, летают на сборища; чародеи лечат заколдованных и т. д. В литовских мифологических сказаниях действие, в котором проявлены поступки мифических существ, несколько одностороннее: чаще всего изображаются отношения человека и мифического существа, и очень редко встречаются друг с другом сами мифические существа.
Не только отдельные существа, но и весь мифический мир в сказаниях воспринимается иначе, чем в сказках. В сказках мифический мир лишен свойственного ему налета сверхъестественности. Человек общается с мифическими существами (Перкунасом, вяльнясами, гильтине, говорящими животными, даже Солнцем) так, словно они создания этого мира. При встрече с ними человек не испытывает сильного удивления или страха. Между тем в сказаниях мифический мир таинственен, часто враждебен человеку. Человек стремится избежать таких столкновений, потому что обычно они сулят несчастье. Поскольку слушатели верят, что изображаемые события на самом деле происходили когда-то и могут в любой момент повториться, никто не уверен, что, возвращаясь домой, он не встретит вяльняса, бродящего мертвеца, лауму. И вместе с тем этот страх, который испытывают, слушая мифологические сказания, повышает эстетическое восприятие и отличается от подлинного страха, который испытывают, встретив, например, волка. Никто не хочет повторения подлинного страха, а еще и еще раз услышать страшные сказания, величественные, облагораживающие человеческую душу, стремятся многие.
С не меньшей силой мифологические сказания и отражающийся в них мифический мир воздействуют на людей нового времени, совсем не верящих в существование мифических существ. Примитивный, но стройный, законченный художественный образ, невероятное столкновение с устрашающим своей необычностью делают сказания интересным чтением и в наш интеллектуальный век.
Другая причина неувядающей привлекательности мифологических сказаний - их историческая и культурная ценность. В сказаниях отражаются несколько эпох мифологического мышления нашего народа, мировоззрение, социальные и культурные отношения, история.
Возьмем, например, популярнейшие сказания о лаумах. Сам образ лаумы, который мы видим в этих сказаниях, окончательно сформировался в уже сравнительно высокоразвитой культуре земледельческого общества. На это указывают и антропоморфный облик лаум, и функции, связанные с земледелием (прядение льна, ткачество, стирка тканей). Однако предыстория этого образа длинная и сложная. Иногда даже трудно поверить, что лаума - это персонифицированная первобытным человеком опасная и угрожающая природа, в первую очередь - водная стихия, которую он стремился обуздать, использовать для своего блага. Сказания о лаумах с одной стороны показывают природную стихию, ее иррациональность, угрозу человеку, а с другой - сообразительность людей, способность подчинить эти природные силы своим потребностям. Подобно многим индоевропейским духам воды, наши лаумы предопределяют урожайность и плодородие.
Между тем образ айтвараса имеет значительно более позднее происхождение, т. к. он сформировался при распадении первобытной общины и усилении социального неравенства. В нем отражаются не природные, до конца не постижимые силы, а силы социальные. В сказаниях об айтварасах осуждаются безнравственные люди, эксплуатирующие других, слишком стремящиеся к богатству.
Литовские лаумы имеют очень много общих черт с кельтскими феями, лаймы - с богинями судьбы балканских народов, айтварасы - с иранскими летающими драконами. Значит, если при формировании образа лаумы балты близко общались с кельтскими племенами, то при формировании образа лаймы - с балканскими народностями, а при возникновении образа айтвараса были вероятны непосредственные или опосредованные контакты с иранцами. И как не сказать о тесной дружбе со славянами, германцами, угро-финнами, в мифологических мифах которых мы встречаем больше общих черт, чем различий.
Вместе с тем отраженный в литовских мифологических сказаниях мифический мир отличается ярким национальным колоритом, выделяющим его из мира мифологии других народов, в том числе и родственных. Фантастические представления обусловлены этническим типом, образом жизни, географической средой тех людей, которые создали эти образы. Мир литовской мифологии позволяет ощутить дух мирных земледельцев и скотоводов, жителей равнинного края, лишенного величественных контрастов. Литовцы не знали поверий и сказаний об опасных водяных и леших, подобно русским и германцам, или о воинственно настроенных вилах, как болгары, о карликах - жителях гор, как скандинавы. Литовские лаумы, непосредственнее, чем духи воды других народов, связанные с земледелием, обращаются в обычных крестьянок-тружениц. Литовские айтварасы больше, чем приносящие богатства существа других народов, стали домашними: иногда они даже помогают в различных работах. Важнейшей деятельностью колдунов и раган стало вредить скоту или лечить его и т. д.
Древние литовские мифологические представления, живущие целые столетия и даже тысячелетия в народном сознании, преобразуемом экономически-социальной жизнью, сами постоянно изменялись, заново переосмыслялись и перестраивались.
В последние столетия на них оказало воздействие и утверждение новой религии - христианства. Влияние христианства чувствуется в представлениях о раганах, чародеях, мертвецах, отчасти лаумах, айтварасах и других существах.
Предсказатели грядущего, целители людей, раганы и чародеи стали существами, вредящими людям, распространяющими всяческое зло, находящимися в близком общении с нечистым духом. Духам природы - лаумам - были приписаны несвойственные им вредящие функции: стричь овец, загонять лошадей. Айтварасов стали смешивать с вяльнясами. Однако христианское влияние поверхностно, оно не достигает более глубоких слоев. То, насколько христианству оказалось не под силу сильно воздействовать на традиционное мировоззрение нашего народа, показывают представления о популярнейшем нашем мифическом существе - вяльнясе. Сформировавшись на основании древнего культа мертвых, своим названием, наружностью и функциями он так резко отличается от пропагандируемого христианством понимания злого духа, что если бы в средневековье кто-нибудь признался, что представляет себе злого духа таким, каким в сказаниях предстает вяльняс, то, без сомнения, его сожгли бы на костре как величайшего еретика.
Сколько-нибудь заметно христианство не воздействовало и на сами мифологические сказания. В них и днем с огнем не найдешь ни пропаганды средневекового аскетизма, ни самоуничижения, ни самоотречения, ни христианского упования на милость божию. Напротив - в них возвышаются свойственные человеку из народа оптимизм, сметливость, сноровка, выдвигается традиционная, тысячелетиями складывавшаяся и укоренившаяся народная этика и мораль."
Цитируется по изданию: Цветок папоротника
Автор: Норбертас Велюс
Целиком здесь.